Юрий Колкер

Он под вечер садится за письменный стол И в окно угловое глядит. Там котельной трубы возвышается ствол И большая ворона сидит.

Птица тоже как будто косит на него, Но не взглядом, сводящим с ума: Нет, не ворон Эдгара, всего ничего, Городская ворона, кума.

Он бросает на прошлое мысленный взор, Заурядное, в целом, житье: Неудачи, удачи... Он смотрит в упор На беду — и не видит ее.

То и страшно, что в фокусе вечно не то, Что бедою не стыдно назвать. Отвлекаясь, подводные съемки Кусто Начинает герой вспоминать.

Тот неверный, невнятный, расплывшийся мир, Где поверхность уже не видна, Слух слабеет, теряется ориентир, Да и жизни другая цена.

И пока его мысль подбирает слова, Сквозь хандру пробиваясь с трудом, Цепенеют деревья, спадает листва, И вода покрывается льдом.

В саду, на узком островке, Со свитком знания в руке, С лавровой веткою нездешней Сибилла Либика стоит И тяжко за море глядит, Не пряча муки безутешной.

Сибилла Либика, скажи, Зачем деревья хороши В своем спокойствии осеннем, Зачем не слышно ветерка, Зачем не движется река, Вода не плещет по ступеням?

Сибилла Либика, спроси, С какими силами в связи Душа осеннего покоя — Того, что стынет над рекой: Спроси Того, кто сам покой, Кто племя пестует людское.

Вода недвижная лежит, Слеза холодная бежит С ее ланит, вопросу вторя. Залив, ведущий в океан, Едва синеет сквозь туман, Не видя слез, не зная горя.